Звуки непрерывно капающей из крана воды создают комический эффект трагической сонаты, совсем под стать содержанию посланий. У меня болит голова, чем я и раздосадована. Ответить ли на звонки? Самым интересным будет, без всякого сомнения, письмо от Монги, то, что у Самуэля. Я вижу его, написанное карандашом на мятой и шершавой желтоватой бумаге из отходов сахарного тростника, строчки малюсенькие, едва видимые – настоящий шедевр почтовой связи. Я представляю, как Монги заканчивает письмо, подписывая в конце старый революционный лозунг, здесь звучащий шуткой: «Нужно уметь стрелять, и стрелять метко». Относящийся, конечно, к винтовке, а не к половому члену. Я пристраиваю поудобней думку и ложусь на диван с закрытыми глазами, но не засыпаю, а размышляю о сидящем за решеткой Монги. Вот Монги-Заика идет в тюремный туалет, засовывает письмо, скрученное в плотную трубочку, себе в очко, да так, чтобы оно не торчало наружу. В день посещений к Монги приходит кто-то из родственников или знакомых, и он, отдалившись от остальных заключенных, начинает тужиться, он тужится, тужится и наконец пукает, но безрезультатно, тогда он снова тужится и снова пукает, и с этим вторым пуком выходит письмо. Он засовывает руку в штаны, будто бы у него зачесался копчик, но рука скользит ниже, до расщелины между ягодицами – где оно, что за черт! – наконец его палец нащупывает испачканный экскрементами пергамент. Он вытаскивает его, зажав между указательным и средним пальцами. С безразличным видом разглядывая пейзаж за окном, Монги кладет письмо между своим бедром и бедром подруги. Его крестный отец также зажимает бумажку меж двух пальцев, хлопает себя по лодыжке, будто бы сгоняя впившегося в щиколотку комара, потом чешет пятку. И письмо уже спрятано в надежном месте – в носке. Позже Рауль, крестный отец Монги, случайно находит ловкого парня, который отправляется в Майами, и там этот парень бросает письмо в почтовый ящик, и Самуэль получает его в Манхэттене.

Монги-Заике, сидящему ныне в тюрьме, не повезло больше всех, он был отменным танцором, самым веселым из нас: хохма за хохмой, прикол за приколом. Он по уши был влюблен в Марицу, но она оставалась к нему равнодушной, ведь он был хабао,[137]хотя, когда начинались танцы, она всегда набивалась ему в партнерши. Чтобы танцевать с Монги, нужно было занимать очередь за полгода до вечеринки. Минерва, Мина-из-Какашек, зеленела от злости, когда Монги не доставался ей партнером. Она и наряжалась-то для него, но тому нужна была только Марица. Марица здесь, Марица там, и так до тех пор, пока Монги не надоело волочиться за ней и он не сошелся с негритянкой Ньевес. Минерва не унималась:

– Ты знаешь, что она – негритянка, а звать ее – Ньевес?[138]И как это Монги угораздило запасть на эту черномазую? Нет чтобы заботиться о чистоте расы. Я так ему и сказала: со мной тебе ничего не светит, ведь не каждый день хабао имеет возможность сойтись с зеленоглазой блондинкой.

– Успокойся, ты что, расистка? – вступила в разговор Лурдес, которую все называли Лули. – Слушай, а эта малышка, оказывается, завистлива. Поищи другого, жизнь моя. Мужиков полно в этой стране.

– Не суйся не в свое дело. Я не с тобой разговариваю, а с Марселой. Так что закрой рот, – обрезала Мина, зажав в зубах десяток шпилек, она укладывала волосы, наматывая прямые пряди, длинные и тугие, на картонную коробку из-под талька «Бриса», чтобы потом, помогая себе беззубой расческой, уложить аккуратно намотанные локоны вокруг головы.

– Если уж ты такая белая, то не понимаю к чему тебе сооружать все это на голове, ведь известно, что так делают негры, когда хотят распрямить свои кучеряшки. Так ведь, Марсела? – Я, улыбнувшись, согласилась. – Ты-то белая, с зелеными глазами, а как насчет твоей бабушки? Ты, должно быть, засунула ее в шкаф. Мне рассказывали, что она была дочерью рабыни с сахарных плантаций от хозяина-испанца, – буркнула Лули, невозмутимо очерчивая поля в тетради по биологии.

– Ну ничего себе! Да ты у меня сейчас прощения просить будешь! – Мина набросилась на Лули как разъяренная львица. Ну а мне, как обычно, пришлось разнимать девчонок.

– В чем дело, кабальеро?[139]А ну прекратили, черт вас возьми!

Зазвучали пощечины. Я сунулась – и по лицу меня полоснули выкрашенные перламутром ногти. Лапы Лули врезались в сооружение на голове Мины, и пряди волос рассыпались под ее скрюченными пальцами. Мина лягнулась, угодив мне в голень, и без того покрытую синяками. И пока я, согнувшись, терла ногу, Мина вонзилась зубами в плечо Лули. Та, вцепившись Мине в волосы, дернулась в сторону, раздался треск – так рвется вельветовая ткань, – и кусочек кожи Лули остался у Мины в зубах. Ну, это уже перебор, подумала я, увидев кровь. Разом вытащила железный прут из решетки на окне и трижды стукнула им об пол.

– Так, или вы успокоитесь, или я проломлю вам башку вот этой волшебной палочкой, черт вас дери, я хорошенько отделаю вас обеих – что за фигня из-за ерунды! – заорала я.

Они застыли, увидев мой яростный взгляд и почувствовав непреклонную решимость осуществить угрозу.

Минерва сплюнула кусочек кожи в умывальник и прополоскала рот. Плечо Лурдес кровоточило. Я промыла ранку перекисью из домашней аптечки, на плече тут же выступила белая пена, я смазала ее антисептиком и залепила рану пластырем. Я сказала Лули, что неплохо бы привиться от столбняка и бешенства. К счастью, в доме мы были одни: мама Лули ушла занять очередь за шампунем в магазин «Флогар», отец работал до семи, а дед до четырех не вернется из поликлиники, в это время он получал свою порцию лекарств.

– Я к тебе больше не приду, можешь не приглашать, – всхлипнула Мина.

– Да кто тебя приглашал? Ты здесь, потому что Марсела – моя подруга. Ничего хорошего в том, что ты пришла, нет. Но еще хуже то, что ты о ней порассказала. Мол, какого-то типа спалили из-за нее, то ли одного, то ли другого. Да Марсела – просто классная девчонка, не понимаю, зачем она путается с такой… Да это я не хочу, чтобы ты приходила ко мне. Проваливай!

Мина подняла нейлоновую сумку с пластиковым замком, в которой лежали книги, школьные принадлежности и косметика. Резко развернулась в сторону двери и, избегая моего взгляда, прошла мимо меня. Не дав ей выйти я взяла ее за локоть. Тогда она отвернулась и уставилась в зеркало, и я могла видеть из-за спины ее отражение: как же смешно она выглядела, вся взъерошенная и растрепанная, и это она, всегда во всем совершенная.

– Ну и что за враки ты разносишь обо мне? – тихо поинтересовалась я.

– Прости, Map, я никогда не говорила тебе ничего такого, – прервала нас Лули, – чтобы не вмешиваться в твои отношения с этой нахалкой. Я не знаю, почему ты ее всегда так защищаешь. Мина-из-Какашек! – рука у Лули висела плетью, она пыталась навести порядок, ведь в драке они опрокинули мебель, даже разбили две вазы: одну цветочную, а вторую декоративную.